Цитаты из фильма - Тот самый Мюнхгаузен

Есть пары, созданные для любви, мы же были созданы для развода.

— Как, вишневое дерево? — Дерево? На головеоленя? Скажите лучше — вишневый сад! — Если бы вырос сад, я бы сказал — сад. А поскольку выросло дерево, зачем же мне врать?

Неужели обязательно нужно убить человека, чтобы понять, что он живой?

Дочь аптекаря — она и есть дочь аптекаря!

— Попал. Утка! С яблоками. Она, кажется, хорошо прожарилась. — Она, кажется, и соусом по дороге облилась. — Да? Как это мило с её стороны!

— И когда медведь бросился на него, господин барон схватил его за передние лапы и держал до тех пор, пока тот не умер. — А от чего же он умер—то? — От голода. Медведь, как известно, питается тем, что сосёт свою лапу, а поскольку господин барон лишил его этой возможности… — И ты что же, во всё это веришь? — Конечно. Вы же сами видели, какой он худой. — Кто? — Медведь. — Какой медведь? — Которого вы видели.

— Баронесса, как вам идёт этот костюм амазонки! Рамкопф, вы, как всегда, очаровательны! Как дела, корнет? Вижу, что хорошо! — Судя по обилию комплиментов, вы опять с плохой новостью.

Уступи, Господи! Ты уже столько терпел… ну потерпи ещё немножко!

— Объясните суду — почему 20 лет все было хорошо, и вдруг такая трагедия? — Извините, господин судья, двадцать лет длилась трагедия и только теперь всё должно быть хорошо!

— В Германии иметь фамилиюМюллер — всё равно что не иметь никакой. — Всё шутите… — Давно бросил. Врачи запрещают. — С каких это пор вы стали ходить по врачам? — Сразу после смерти.

— В конце концов я всегда уважал ваш выбор: свободная линия плеча...

— Томас! Ты доволен, что у нас появилось 32—ое мая!? — Вообще—то, не очень, господин барон. 1—ого июня мне платят жалование.. — Ты не понял.

— Я на службе... Если суд решит, что вы — барон, я упаду вам на грудь. Если суд решит, что вы — Мюллер, посажу в тюрьму.

— Почему продолжается война? Они что у вас, газет не читают?

— Когда я вернусь, пусть будет шесть часов. — Шесть вечера или шесть утра? — Шесть дня!

В своё время Сократ как—то мне сказал: «Женись непременно. Попадётся хорошая жена — станешь счастливым, плохая — станешь философом». Не знаю, что лучше.

— Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы? — Обязательно! Каждый здравомыслящий человек просто обязан время от времени это делать!

— Такова судьба всех великих людей — современники их не понимают. — Современники возможно. Но мы—то — родственники!

— Вспомнил! Он действительно стрелял в оленя! Но через дымоход!

— Прощайте, господа! Сейчас я улечу и мы вряд ли увидимся. Но когда я вернусь в следующий раз... Вас уже не будет. Дело в том, что время на небе и на земле летит не одинаково. Там — мгновения, тут — века. Все относительно.

— Попал. Утка. С яблоками. Она кажется хорошо прожарилась. — Она кажется еще и соусом по дороге облилась. — Да? Как это мило с её стороны. Итак, прошу за стол!

— Церковь должна благословлять любовь! — Законную! — Всякая любовь законна, если это — любовь! — Это только по—вашему! — Что же вы посоветуете? — Нечего тут советовать: живите как жили. Только по гражданским и церковным законам вашей женой по—прежнему будет считаться та жена, которая вам уже не жена!

Фрау Марта, у нас беда: барон воскрес! Будут неприятности!

— Где мой военный мундир? — Прошу, Ваше Высочество, прошу! — Что—о?? Мне — в этом? В однобортном? Да вы что? Не знаете, что в однобортном сейчас уже никто не воюет? Безобразие! Война у порога, а мы не готовы! Нет, мы не готовы к войне!

Ненавижу! Всё! Дуэль! Здесь же стреляться! Через платок!

— Господа офицеры, сверим часы! Сколько сейчас? — 15:00! — 15 с четвертью! — А точнее? — Плюс 22!

— Пошёл он как—то в лес без ружья. — В каком смысле без ружья? — Ну, в смысле на медведя. — Не на медведя, а на мамонта. Но стрелял он именно из ружья. — Из ружья? — Да. Косточкой от вишни. — Черешни! — Стрелял он, во—первых, не черешней, а смородиной. Когда они пролетали над его домом. — Медведи? — Ну не мамонты же! — А почему же тогда всё это выросло у оленя?

— Четвёртый раз гоним этого кабанчика мимо Его Высочества, а Его Высочество, извините за выражение, мажет и мажет! Прикажете прогнать пятый раз? — Нет! Неудобно. Он его уже запомнил в лицо. — Кто кого? — Герцог кабанчика!

— Ты что, хочешь повесить в доме эту мазню? — Чем она тебе мешает? — Она меня бесит! Изрубить её на куски! — Не сметь! Он утверждает, что это работа Рембра́ндта — Кого? — Ре́мбрандта — Вранье. — Конечно вранье, но аукционеры предлагают за нее двадцать тысяч. — Двадцать? Так продайте. — Продать — значит признать, что это правда.

Барон Мюнхгаузен славен не тем, что он летал на Луну. Он славен тем, что никогда не врет.

Господи, почему ты не женился на Жанне д’Арк? Она ведь была согласна.

— Я хотел сказать, утка готова. — Отпусти её. Пусть летает.

— Мне уже 19 лет, а я всего лишь корнет! И никакой перспективы! Меня даже на манЕвры не допустили! — Манё—ёвры! — На манё—ёвры не допустили! Полковник сказал, что он вообще отказывается принимать донесения от барона Мюнхгаузена.

— Господа офицеры — сверим часы. Сколько Сейчас? — Пятнадцать ноль—ноль! — Пятнадцать с четвертью! — А точнее? — Плюс двадцать два!

Из Мюнхгаузена воду лить не будем! Он нам дорог просто как Карл Иероним... А уж пьет его лошадь, или не пьет – это нас не волнует.

— А грудь оставляем на месте? — Нет, берём с собой!

Война — это не покер! Её нельзя объявлять когда вздумается! Война — это… война!

Часы пробили 2, барон стрелял 3 раза, стало быть 5 часов!

— Человек разрушил семью, выгнал из дома жену с ребёнком! — Каким ребёнком! Я — офицер! — Выгнал жену с офицером!

Одни мои похороны дали мне денег больше, чем вся предыдущая жизнь.

— Так, доигрались. Дуэль! Господин Рамкопф, вы старый друг нашей семьи, вы очень многое делаете для нас. Сделайте ещё одно. — Ни, ни, ни, ни, ни! — Будьте моим секундантом. — Никогда! — Но почему? — Во—первых, он убьёт и секунданта… — Да. — Убийца!

— Господин барон пошел в лес на охоту и там встретился с этим медведем. Медведь бросился на него, а поскольку господин барон был без ружья… — Почему без ружья? — Я же говорю: он шел на охоту…

— Может быть, тебе не стоило начинать с Софокла? И с уткой в этот раз ты тоже перемудрил. — Хотелось его развеселить. Мне сказали: умный человек. — Ну мало ли что про человека болтают.

Всё в порядке, Ваше Высочество. Барон Мюнхгаузен будет арестован с минуты на минуту. Просил передать, чтоб не расходились.

— Ну не меняться же мне из—за каждого идиота!

— Всё шутите? — Давно бросил. Врачи запрещают. — С каких это пор вы стали ходить по врачам? — Сразу после смерти... — Говорят ведь юмор — он полезный, шутка, мол, жизнь продлевает. — Не всем. Тем, кто смеется, — продлевает. Тому, кто острит, — укорачивает. Вот так вот.

Будучи в некотором нервном возбуждении, герцог вдруг схватил и подписал несколько прошений о разводесловами: «На волю, всех на волю!»

Будучи в некотором нервном перевозбуждении, герцог вдруг схватил и подписал несколько прошений о разводе со словами: «На волю, всех на волю!»

Мне страшно вспомнить. Я мечтал о дуэли с отцом. Я хотел убить его… Мы все убили его… Убийцы!!!

И мой вам совет: не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.

— Вы рады новому дню? — Смотря на что падает. Если на воскресенье, то это обидно. А если на понедельник — ну зачем нам два понедельника?

Не может быть, чтобы один умный человек не понял другого...

— Нет, это не герцог, это тряпка! — Сударыня, что вы от него хотите? Англия сдалась!

После свадьбы мы сразу уехали в свадебное путешествие. Я в Турцию, жена в Швейцарию, и прожили там три года в любви и согласии.

— А рука—то у меня, слава богу, о—го, сильная, а голова, слава богу, мыслящая!

— Ваше высочество, может, всё дело в нашем левом крыле? Оно ненадёжно. — Меня и центр беспокоит… — Может, стоит всё—таки в данном случае поднять верх сверху и понизить низ снизу? — Так и сделаем! Два ряда вытачек слева, два справа. Всё решение — в талии! Как вы думаете, где мы будем делать талию? На уровне груди! — Гениально! Гениально, как всё истинное. — Именно на уровне груди. Шестьдесят шесть. Я не разрешу опускать линию талии на бёдра. Сто пятьдесят пять. В конце концов, мы — центр Европы, я не позволю всяким там испанцам диктовать нам условия. Хотите отрезной рукав — пожалуйста. Хотите плиссированную юбку с вытачками — принимаю и это. Но опускать линию талии не дам!

— Господин Рамкопф, Вы друг нашей семьи, Вы очень много делаете для нас. Сделайте еще один шаг! — Все, что в моих силах. — Вызовите отца на дуэль. — Никогда. — Но почему? — Ну, во—первых, он меня убьет. А во—вторых… — Первого достаточно. Успокойся, Фео.

Великий вы человек, барон Мюнхгаузен, а все—таки и на вас пыль ложится.

— О чём это она? — Барона кроет. — И что говорит? — Ясно что: «подлец», говорит, «псих ненормальный, врун несчастный»… — И чего хочет? — Ясно чего: чтоб не бросал. — Логично.

— Стать таким как все... — Как все? Не летать на ядрах? Не охотиться на мамонтов? Не переписываться с Шекспиром?

Господи, как умирать надоело!

— Они положили сырой порох, Карл! Они хотят помешать тебе, Карл! — Вот. Спасибо. Спасибо, Марта. Пусть завидуют! У кого есть еще такая женщина?

Чтобы влюбиться, достаточно и минуты. Чтобы развестись, иногда приходится прожить 20 лет вместе.

— А говорят, ведь юмор — он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает. — Не всем. Тому, кто смеётся, продлевает, а тому, кто острит, укорачивает.

— Так какое у нас сегодня июня? — Первое

— Она сбежала от меня два года назад. — По правде говоря, барон, я бы на её месте сделал то же самое. — Вот поэтому я и женюсь не на вас, а на Марте.

Я на службе. Если решат, что вы — Мюнхгаузен, я паду вам на грудь. Если решат, что вы — Мюллер, посажу за решётку. Вот и всё, что я могу для вас сделать.

— Но я же сказал правду! — Да чёрт с ней, с правдой! Иногда нужно и соврать. Понимаете, соврать! Господи, такие очевидные вещи мне приходится объяснять барону Мюнхгаузену!

— Подъём в 6 часовутра!! — Ненаказуемо.

— Хороший мальчик? — 12 килограмм. — Бегает? — Зачем? Ходит. — Болтает? — Молчит. — Умный мальчик, далеко пойдёт.

— Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы? — Обязательно! Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.

Я не боялся казаться смешным. Это не каждый может себе позволить.

Мой лучший друг меня предал, моя любимая отреклась… Я улетаю налегке.

Всё пойдет по плану: после увертюры – допросы; потом – последнее слово подсудимого, залпы; общее веселье, танцы.

— Карл, почему так поздно? — По—моему, рано: не все глупости ещё сказаны.

— Но это факт? — Нет, это не факт. — Это не факт?! — Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле.

— Не усложняй, барон. Втайне ты можешь верить. — Я не умею втайне. Я могу только открыто.

— Сегодня в полночь у памятника. — У памятника. Кому? — Мне.

Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны. Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!

— Незаметно присоединяйтесь... — Присоединяйтесь, барон. Присоединяйтесь!

— Томас, ты доволен, что у нас появилось 32 мая? — Вообще—то не очень, господин барон. Первого июня мне платят жалование.

Завтра годовщина твоей смерти. Ты что, хочешь испортить нам праздник?

Да поймите же, барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не врёт.

— Ну, будем исповедоваться. — Я это делал всю жизнь. Но мне никто не верил. — Прошу вас, облегчите свою душу. — Это случилось само собой, пастор. У меня был друг — он меня предал. У меня была любимая — она отреклась. Я улетаю налегке.

— Тебе грозит тюрьма. — Чудесное место! Здесь рядом со мной Овидий, Сервантес… Мы будем перестукиваться.

— С 8 до 10 — подвиг. — Как это понимать? — Это значит, что от 8 до 10 утра у него запланирован подвиг. Ну, что вы скажете, господин бургомистр, о человеке, который ежедневно отправляется на подвиг, точно на службу? — Я сам служу, сударыня. Каждый день к девяти утра я должен идти в мой магистрат. Я не скажу, что это подвиг, но вообще что—то героическое в этом есть.

— Вы же умерли! — Умер!

— А вы за это время очень изменились, господин бургомистр. — А вы зря этого не сделали.

Да скажем откровенно: меня тоже многое не устраивает, я тоже со многим не согласен! Да, да! В частности, я не в восторге от нашего календаря – и не первый год. Но я не позволяю себе срывы!

— 32 мая, 33—е, ну и так далее...

— Фрау Марта, я не расслышал: который час? — Часы пробили 3, барон — 2, стало быть, всего 5.

Рамкопф: «Интересно, что будут говорить обо мне после моей смерти?» Якобина: «Поживем — увидим.»

— Мне? Однобортный мундир? Вы знаете, что в однобортном уже никто не воюет? Мы не готовы к войне!

— Стань таким, как все, Карл! Я умоляю! — Как все? Что ж ты говоришь? Как все… Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов, с Шекспиром не переписываться…

Из Мюнхгаузена, господа, воду лить не будем! Незачем. Он нам дорог просто как Мюнхгаузен… как Карл Фридрих Иероним… а уж пьёт его лошадь или не пьёт — это нас не волнует.

— Томас, посмотри, они летят? А? — Летят, господин барон! Сейчас пролетят над нашим домом. — Будем бить через дымоход.

— Это не мои приключения, это не моя жизнь. Она приглажена, причёсана, напудрена и кастрирована! — Обыкновенная редакторская правка. — Дорогая Якобина, ты же меня знаешь: когда меня режут, я терплю, но когда дополняют, становится нестерпимо.

— А где же наша гвардия? — Вероятно, обходит с флангов. — Кого?… — Всех!

С восьми утра, до десяти — подвиг.

— Правда — это то, что в данный момент считается правдой…