Иосиф Бродский - цитаты и высказывания

Я не думаю, что кто бы то ни было может прийти в восторг, когда его выкидывают из родного дома. Даже те, кто уходят сами. Но независимо от того, каким образом ты его покидаешь, дом не перестает быть родным. Как бы ты в нём – хорошо или плохо – ни жил. И я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал его ворота дёгтем. Россия – это мой дом, я прожил в нём всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и её народу. И – главное – её языку.

Боюсь, моя столбовая дорога вышла длинней, чем краля на Казанском догадывалась.

Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик.

Сознание собственной исключительности, имейте в виду, также подрывает вашу уникальность, не говоря том, что оно сужает ваше чувство реальности до уже достигнутого.

Всякое творчество начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию и, в идеале, — к святости.

Боюсь, что визуальные стороны жизни всегда значили для меня больше, чем ее содержание.

В поэзии, как и везде, духовное превосходство всегда оспаривается на физическом уровне.

Объект любви не хочет быть объектом любопытства.

У всего есть предел: в том числе у печали. Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде.

Век скоро кончится, но раньше кончусь я.

Прощающий всегда больше самой обиды и того, кто обиду причиняет.

Мы мыслим себя, мягко говоря, центрами своих собственных вселенных.

Зима! Я люблю твою горечь клюквы к чаю, блюдца с дольками мандарина...

Время создано смертью.

Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я, например, занялся изящной словесностью по одной простой причине — она сообщает тебе чрезвычайное ускорение. Когда сочиняешь стишок, в голову приходят такие вещи, которые тебе, в принципе, приходить не должны были. Вот почему и надо заниматься литературой. Почему в идеале все должны заниматься литературой. Это необходимость видовая, биологическая. Долг индивидуума перед самим собой, перед своей ДНК...

Хорошее стихотворение — это своего рода фотография, на которой метафизические свойства сюжета даны резко в фокусе. Соответственно, хороший поэт — это тот, кому такие вещи даются почти как фотоаппарату, вполне бессознательно, едва ли не вопреки самому себе.

Человек, дожив до того момента, когда нельзя его больше любить, брезгуя плыть противу бешеного теченья, прячется в перспективу.

В деревянном городе крепче спишь, потому что снится уже только то, что было.

Жизнь — сумма мелких движений.

Это моя старая шутка, что на место преступления преступнику ещё имеет смысл вернуться, но на место любви возвращаться бессмысленно. Там ничего не зарыто, кроме собаки.

Если искусство чему—то и учит (и художника — в первую очередь), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней — и наиболее буквальной — формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности — превращая его из общественного животного в личность.

Свобода — это когда забываешь отчество у тирана.

Губят тебя твои же концептуальные и аналитические замашки, например, когда при помощи языка анатомируешь свой опыт и тем лишаешь сознание всех благ интуиции.

Красота всегда немного обессмысливает действительность.

Выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не на основании их политических программ, на земле было бы меньше горя.

В отличие от животных, человек уйти способен от того, что любит.

Ибо в темноте — там длится то, что сорвалось при свете.

В конце концов, скука — наиболее распространенная черта существования, и можно только удивляться, почему она столь мало попаслась в прозе 19—го века, столь склонной к реализму

Непереносимость будущего легче выдержать, чем непереносимость настоящего, хотя бы только потому, что человеческое предвидение гораздо более разрушительно, чем все, что может принести с собой будущее.

Камни или не камни, объясняйте это как хотите, но в Петербурге есть эта загадка — он действительно влияет на твою душу, формирует ее. Человека, там выросшего или, по крайней мере, проведшего там свою молодость, — его с другими людьми, как мне кажется, трудно спутать.

Я верю, что вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге. Я хочу верить и в то, и в другое. Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота — доброта… От зла, от гнева, от ненависти — пусть именуемых праведными — никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете вы, их читающий.Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело.

Литература в конечном счете есть хроника того, как накапливаются неприятности и как человек противостоит им.

Боль учит не смерти, но жизни.

Только рыбы в морях знают ценусвободе.

Каждая могила — край земли.

Вновь я слышу тебя, комариная песнялета!

И разница между зеркалом, в которое вы глядитесь, и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

К сожалению, в наши дни не только ложь, но и простая правда нуждается в солидных подтвержденьях и доводах.

Искусство есть орудие безоткатное, и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих)всякий раз качественно новое эстетическое решение. Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается «впереди прогресса», впереди истории, основным инструментом которой является — не уточнить ли нам Маркса — именно клише.

Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.

Поэзия – лучшая школа неуверенности.

Есть только две поистине захватывающие темы, достойные серьёзных рассуждений: сплетни и метафизика.

Фольклор — песнь пастуха — есть речь, рассчитанная на самого себя: ухо внемлет рту.

Обычно тот, кто плюет на Бога, плюет сначала на человека.

И всякий раз после его визитов она была немного не в себе.

Уходить из любви в яркий солнечный день, безвозвратно.

Пьяный человек, особенно иностранец, особенно русский, особенно ночью, всегда немного беспокоится, найдет ли он дорогу в гостиницу, и от этого беспокойства постепенно трезвеет.

Знаю по своему опыту, что чем меньше информации получает твой мозг, тем сильнее работает воображение.

Старайтесь быть добрыми к своим родителям... старайтесь не восставать против них, ибо, по всей вероятности, они умрут раньше вас, так что вы можете избавить себя по крайней мере от этого источника вины, если не горя.

Я сижу в темноте. И она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.

Остатки льда, плывущие в канале, для мелкой рыбы — те же облака.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил, но забыть одну жизнь человеку нужна, как минимум, ещё одна жизнь. И я эту долю прожил.

Ты написал много букв, ещё одна будет лишней.

Для того, чтоб понять по—настоящему, что есть та или иная страна или то или иное место, туда надо ехать зимой, конечно. Потому что зимой жизнь более реальна, больше диктуется необходимостью. Зимой контуры чужой жизни более отчетливы. Для путешественника это — бонус.

Страшный суд — страшным судом, но вообще—то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.

Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике — всегда «вчера»; язык, литература — всегда «сегодня» и часто — особенно в случае ортодоксальности той или иной системы, даже и «завтра».

Надо дать горю раздавить тебя, а потом постараться из него вылезти.

Жизнь, вероятно, не так длинна, чтоб откладывать худшее в долгий ящик.

Любовь есть бескорыстное чувство. Улица с односторонним движением. Вот почему можно любить города, архитектуру как таковую, музыку, мертвых поэтов, или, в случае определенного темперамента, божество. Ибо любовь есть роман между отражением и его предметом.

Язык и, думается, литература — вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации.

У рая и каникул то общее, что за них надо платить и монетой служит твоя прежняя жизнь.

Посылаю тебе безымянный прощальный поклон с берегов неизвестно каких. Да тебе и не важно.

Изучать философию следует, в лучшем случае, после пятидесяти. Выстраивать модель общества — и подавно. Сначала следует научиться готовить суп, жарить — пусть не ловить — рыбу, делать приличный кофе. В противном случае, нравственные законы пахнут отцовским ремнем или же переводом с немецкого.

Поэзия — это не «лучшие слова в лучшем порядке», это высшая форма существования языка.

Будущее, мягко говоря, есть частная утопия индивидуума.

На каком—то этапе понял, что я сумма своих действий, поступков, а не сумма своих намерений.

Настоящему, чтобы обернуться будущим, требуется вчера.

В настоящей трагедии гибнет не герой — гибнет хор.

Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже одиночество.

Я ищу. Я делаю из себя человека.

Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее — хотя, возможно, и не счастливее.

Что губит все династии — число наследников при недостатке в тронах.

Бесчеловечность всегда проще организовать, чем что—либо другое. Для этих делРоссия не нуждается в импорте технологий.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно.

Впрочем, в сумме своей, наших дней объятья. Много меньше раскинутых рук распятия.

Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу, реакция постоянного, лучше сказать — бесконечного, по отношению к временному, ограниченного…

Человек не должен позволять себе делать предметом разговора то, что как бы намекает на исключительность его существования.

Смерть — это то, что бывает с другими.

Генерал! Наши карты — дерьмо. Я пас.

Дорогая, мы квиты. Больше: друг к другу мы точно оспа привиты среди общей чумы

Но придет еще время — расстанешься с горем и болью, и наступят года без меня с ежедневной любовью.

Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. Меню обширное и скучное, и сами его обширность и скука достаточно оскорбительны, чтобы восстановить разум против пользования им. В момент, когда вы возлагаете вину на что—то, вы подрываете собственную решимость что—нибудь изменить.

Я сижу у окна, обхватив колени, в обществе собственной грузной тени.

Не читая стихов, общество опускается до такого уровня речи, при котором оно становится легкой добычей демагога или тирана.

Мир состоит из наготы и складок. В этих последних больше любви, чем в лицах.

По положению пешки догадываешься о короле.

Если у поэта и есть какое—то обязательство перед обществом, так это писать хорошо.

Мы уходим, а красота остается. Ибо мы направляемся к будущему, а красота есть вечное настоящее.

Всякий распад начинается с воли, минимум коей — основа статики.

Помните, что рядом с вами всегда кто—то есть: ближний. Никто не просит вас любить его, но старайтесь не слишком его беспокоить и не делать ему больно; старайтесь наступать ему на ноги осторожно.

Наряду с землей, водой, воздухом и огнем, деньги — суть пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться.

Дурак может быть глух, может быть слеп, но он не может быть нем.

Плохо, ежели мир вовне изучен тем, кто внутри измучен.

Мое собственное понимание довольно просто. Человек, который начинает создавать свой собственный, независимый мир, рано или поздно становится для общества инородным телом, становится объектом для всевозможного рода давления, сжатия или отторжения.

Тюрьма — недостаток пространства, возмещенный избытком времени.

Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.

Жить просто: надо только понимать, что есть люди, которые лучше тебя. Это очень облегчает жизнь.