Цитаты из фильма - Собачье сердце

Эх, яблочко Ты мое спелое, А вот барышня идет — Кожа белая. Кожа белая, А шуба ценная. Если дашь чего, Будешь целая. Эх яблочко Да с голубикою! Подходи буржуй — Глазик выколю! Глазик выколю — Другой останется, Чтоб видал, говно, Кому кланяться!

— Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице! — Да она меня по морде хлопнула — у меня не казенная морда!

Нет, я этого Швондера в конце концов застрелю.

— Значит, Тимофеева, вы желаете озвездить свою двойню … — Да мне бы имена им дать. — Ну что ж, я предлагаю такие имена: Баррикада, Бебелина, Пестелина … — Нет—нет—нет—нет—нет. Нет. Нет. Лучше назовём их просто: Клара и Роза. В честь Клары Цеткин и Розы Люксембург, товарищи!

— О! А теперь, Иван Арнольдыч, мгновенно вот эту штучку! Если Вы мне скажете, что это плохо, Вы мой кровный враг на всю жизнь!.. Это плохо? Плохо? Ответьте, уважаемый доктор! — Это бесподобно!

Но только условие: как угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто—либо другой не мог бы даже подойти к двери моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая!! Броня!!!

Это наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приёмной. У него своя квартира есть.

Дарья, дело молодое!

— Не скажите, Филипп Филиппович все утверждают, что новая очень приличная, 30 градусов. — А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это во—первых. А во—вторых, Бог знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, что им придёт в голову? — Всё что угодно.

— Но позвольте, как же он служил в очистке? — Я его туда не назначал. Ему господин Швондер дал рекомендацию, если не ошибаюсь.

В очередь, с*кины дети, в очередь!

— Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой? — У вас все негодяи. Ну, что ж, ну, Швондер дал. Чтоб я развивался.

— Доктор Борменталь, оставьте икру в покое. И послушайте моего доброго совета, налейте не английской, а обыкновенной русской водки. — Новоблагословенная? — Бог с Вами, голубчик! Дарья Петровна сама отлично готовит водку. — Не скажите, Филип Филипыч. Все утверждают, что новая очень приличная. Тридцать градусов. — А водка должна быть СОРОК градусов — это во—первых. А во—вторых, Бог знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, что им придет в голову? — Всё, что угодно. — И я того же мнения.

— Если бы сейчас была дискуссия, я доказала бы Петру Александровичу… — Виноват, вы сию минуту хотите открыть дискуссию?

— А как ты знаешь, Полиграфыч, где они прячутся? — Сердцем чую.

— … Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом. Всё будет как по маслу: вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и т. д. — Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филип Филипыч! Они теперь резко изменились. — Голубчик! Я уже не говорю о паровом отоплении! Пусть! Раз социальная революция — не надо топить. Но я спрашиваю: почему это, когда это началось, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице?

— Петр Александрович! Ваша операция отменяется! Равно, как и все другие операции! Я прекращаю работу в Москве, и вообще в России. Сейчас ко мне вошли четверо — среди них одна женщина, переодетая мужчиной, двое мужчин, вооруженных револьверами, — и терроризировали меня!.. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать! Поэтому я прекращаю свою деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи. Ключи могу передать Швондеру, пусть он оперирует. Но только одно условие — как угодно, что угодно, когда угодно, но чтоб это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто—либо другой не мог даже подойти к двери моей квртиры! Окончательная бумажка! Фактическая! Настоящая! Броня!

Я красавец! Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом.

Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть надо уметь. А представьте себе, что большинство людей есть вовсе не умеют. Нужно не только знать, что есть, но и когда, как, и что при этом говорить. А если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрыйсовет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине.

— Ни в каком календаре ничего подобного быть не может! — Довольно удивительно — когда у вас в смотровой висит! — Ну и где? — Да вот — 4 марта празднуется. — Да, действительно. В печку его — сейчас же.

— А так, чтобы по—настоящему — это нет. Мучите сами себя, как при царском режиме. — А как это — «по—настоящему» — позвольте осведомиться? — Желаю, чтобы все.

Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а в ванной режет кроликов. Может быть. Но я не Айседора Дункан!

Где это видано, чтобы люди в Москве без прописки проживали.

Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, если в помойке пороюсь?

Не надо переделывать собаку в человека, а человека — в собаку. Ничего хорошего из этого не получится.

— Пальцами блох лови, пальцами! Не понимаю, откуда вы их только берете? — Да что ж, развожу я их, что ли?

Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полагается определенно в квартиреномер 5 у ответственного съемщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин. Благоволите.

Кинематограф у женщин — единственное утешение в жизни.

— Я — Швондер!

— Не читайте перед завтраком советских газет. — Так ведь других нет. — Вот никаких и не читайте.

— Профессор, на наших глазах происходит чудо. — А вы знаете, что такое "абырвалг"? Это... ГЛАВРЫБА, коллега, только наоборот. Это ГЛАВРЫБА.

Я тяжко раненый при операции.

Где же я буду харчеваться?

— Так что же вы читаете? Робинзона Крузо? — Эту, как ее… переписку Энгельса с этим… как его, дьявола… С Каутским!

— Похабная квартирка. Но до чего хорошо. А на какого чёрта я ему понадобился? Неужели же жить оставит? Вот чудак. Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавёлся, что ахнуть.

— Во—первых, мы не господа! — Во—первых, вы мужчина или женщина? — Какая разница?! — Я женщина! — В таком случае можете оставаться в кепке. — А вас милости—государь, попрошу снять головной убор. — Я вам не милостивый государь!

Чу—чу—чу! Стучат, стучат копыта. Чу—чу—чу! Ударил пулемет! Белая гвардия наголову разбита, А Красную армию никто не разобьет!

— А фамилию позвольте узнать? — Фамилию? Я согласен наследственную принять. — А именно? — Шариков.

— И где же я должен принимать пищу? — В спальне! — Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а в ванной режет кроликов. Может быть. Но я — не Айседора Дункан. Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию.

— Контрреволюционные вещи говорите, Филипп Филиппович. — А, ничего опасного. Никакой контрреволюции. Кстати, вот ещё слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно неизвестно — что под ним скрывается? Чёрт знает что.

Эх, говори, Москва — разговаривай, Рассея!

— А так, чтобы по—настоящему — это нет. Мучите сами себя, как при царском режиме. — А как это — «по—настоящему» — позвольте осведомиться? — Желаю, чтобы все.

— И как же вам угодно именоваться? — Полиграф Полиграфыч! — Ну ладно, не валяйте дурака.

— «Атавизм»? А—а—а! — Неприличными словами не выражаться!

— ДокУмент, Филипп Филиппыч, мне надо. — ДокУмент? Черт... А может… как нибудь... — Это уж, извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать. Во—первых, домком… — Но при чём тут домком? — Как это при чём? Встречают, спрашивают — когда же ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься?

Я вам, сударыня, вставлю яичники… обезьяны.

— Но я как заведующий культотделом нашего дома.. — Заведующая… — Заведующая… предлагаю вам взять несколько журналов — в пользу детей Германии! По полтиннику штука! — Нет, не возьму. — Но почему вы отказываетесь? — Не хочу. — Вы не сочувствуете детям Германии? — Сочувствую. — А, полтинника жалко?! — Нет. — Так почему же? — Не хочу.

— Зина! … Там в приемной… Она в приемной? — В приемной — зеленая, как купорос. — Да — зеленая книжка! — Ну, сейчас палить. Она ж казенная, с библиотеки! — Переписка, называется, Энгельса… с этим… с чертом… В печку ее! Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом же суку.

Довольно обидные Ваши слова — очень обидные… Что я — каторжный? Как это так — «шляться»?

— Послушайте, что же вы делаете с этими убитыми котами? — На польты пойдут! Из них белок делать будут — на рабочий кредит.