Цитаты из фильма - Человек с бульвара Капуцинов

— О бледнолицый брат мой, скажи, не собирается ли синематограф обратиться к жизни команчей? У меня есть потрясающий сюжет. — Да—да, па—атрясающий!

Он не любил синематограф.

Сдаётся мне, джентльмены, это была… комедия.

— Я её люблю. — Дружище, твои дела безнадёжны.

Никогда не пей эту гадость. Привыкнешь, и жизнь твоя не будет стоить ломаного цента.

— Вот жених для тебя хороший. — Так он же старый! — Ну ты же не варить его собираешься.

— Старею, старею... Два раза ошибиться в одном и том же человеке — такого со мной раньше не было.

Вот и пересеклись наши дороги, сэр. Но, признаться, я не очень—то рад этому.

Билли! Заряжай!

— Сэр!! Гарри, за мной сто долларов! — Сожалею, Билли, кредит закрыт! — Я вам могу одолжить, если вы, конечно не против. Пожалуйста.

— Билли, Билли, Билли! Сдаётся мне, два оскорбления в один день — это многовато! Мало того, что эту штуку повесили на стену, нас заставляют ещё смотреть на неё!

Ложь не к лицу воину.

— Гарри! Запиши за мной десять долларов! Пожалуй, все двадцать, Гарри!.. Лети! — Ваше здоровье, джентльмены.

— Живут же люди… Влюбляются, ходят в театры, в библя… — Не выражайся, Билли! — …в библио—те—ки.

— В мире не было ничего, что могло бы вызвать страх в моём сердце. Сдаётся мне, вам это удалось. Я не пожалею оставшегося глаза, чтобы вновь испытать это чувство!

Рабалюбви!

— Спасти его теперь может только чудо.

— Я бы хотел заказать у вас нечто, похожее на большой ящик. — Это называется гробом, сэр. — Ну, я бы, скорей, назвал это колыбелью новой жизни.

— Мистер МакКью, я всегда подозревал, что бизнесмен убьёт в вас зрителя. Но ты, Билли! Неужели тебе это могло понравиться?

— А это правда, что пастор отказывается венчать их? — Правда—правда. Отказывался, но Билли удалось уговорить его. — Хо—хо, я представляю себе, как он его уговаривал!

— Там, в дилижансе, моя аппаратура. Если вас не затруднит, не будете ли вы столь любезны оказать мне услугу и послать кого—нибудь просто... — Ты что, оглох? А ну—ка быстро!

Пла́чу два раза в день: первый раз — вечером, когда смотрю фильму, второй раз — утром, когда подсчитываю убытки.

— Я должен отомстить мистеру Секонду. Он осквернил имя синематографа. Он сеет зёрна ненависти в души зрителей. Он должен умереть. — Не надо, Джек. Каждому своё. Будущее нас рассудит. В дорогу! Наш зритель ждёт нас.

Время настало — и вот они мы! Вот они мы — ваши крошки. Хватит чесать затылки, Хватит сосать бутылки, Ну—ка, побейте в ладошки! Солдата любят за монету, А командира — за мундир. А вот за что я люблю ковбоя — За то, что он такой один! Ковбой — герой волшебных снов, Меня волнуешь ты, не скрою. Ковбой, хоть пару нежных слов Найди — и я пойду с тобою. И в грохоте дня, и в сонной тиши Слова любви услышу я, Ты только скажи, скажи. Тебя я услышу... Скажи — я услышу… Тебя я услышу... Артиста любят за искусство, А музыканта — за игру. А вот за что я люблю ковбоя — Скажу ему лишь одному! Ковбой, ты парень хоть куда, Ты сердце мне давно тревожишь. Ковбой, ты смел, но вся беда Что ты двух слов связать не можешь. Хоть ради меня пойди и свяжи — Тебя всегда услышу я Ты только скажи, скажи... Тебя я услышу, Скажи, я услышу. Тебя я услышу… Ножки повыше — и полный успех! Лишь бы видны были ножки Если ковбой прикажет — Кто же ему откажет? Мальчики, мы — ваши крошки! Матроса любят за отвагу, А капитана — за вино, А вот за что я люблю ковбоя — За то, что всё есть... За то, что всё есть... За то, что всё есть... За то, что всё есть у него!

— Джентльмены! Ведь ни для кого не секрет, что вы все хоть раз объяснились мне в любви. Я уже не говорю о словах, которые вы при этом использовали. Но хоть кто—нибудь из вас ...хоть раз мог бы стать передо мной на колени? А? — Ты права, бэби. Лично меня только хватало на то, чтобы шлёпнуть тебя по заду.

— По—моему, он плохо видит. — Зато хорошо слышу!

— Доброе утро! — Для кого доброе, а для кого — может быть, и последнее, сэр!

— Нет, нет, нет, нет! Я никогда не сяду в один ряд с индейцем! — Мистер Этвуд! Синематограф не знает границ и рас! Перед экраном все равны!

— Как вы могли смотреть эту гадость?! — Гадость, гадость! Жуткая гадость! Если б вы знали, как я тоскую по вашим фильмам, мистер Фёст! Они ведь и в самом деле могли сделать меня человеком! Но горькая истина, мистер Фёст, заключается в том, что в нашей стране только деньги могут сделать джентльмена человеком, а фильмы мистера Секонда приносят мне деньги.

— Как вы могли? Как вы могли смотреть эту гадость? — Гадость, гадость, ну прям—таки жуткая гадость! Если бы вы знали, как я тоскую по вашим фильмам, мистер Фёст! Они ведь и в самом деле могли сделать меня человеком! Но горькая истина, мистер Фёст, заключается в том, что в нашей стране только деньги могут сделать джентльмена человеком. А фильмы мистера Секонда приносят мне деньги! — Мистер МакКью, я всегда подозревал, что бизнесмен убьёт в вас зрителя.

А тот бы джентльмен сказал: «Заткнись, пожалуйста, Хью!»

— Он первый познакомил нас с синематографом. — В таком случае, я второй. Меня зовут Секонд.

Я видел ЭТО, и разум мой был возмущён!!

Да я вообще только одним глазком!

Прощай, моя любовь! Судьба разлучает нас, но в моём сердце ты будешь жить вечно!

— В твоих фильмах люди целуются, а через минуту у них появляется бэби! Мы с тобой столько уже целовались… — Видишь ли, Диана… Как тебе это объяснить? Это называется "монтаж"! — Поцелуй — чик — свадьба — чик — и — бэби! — О, Джонни, я хочу как в синематографе. Прошу тебя, сделай монтаж!

Мистер Фёст! Моя жизнь в ваших руках. Но прежде, чем спустить курок, знайте, что преданней человека вам не найти от Мексики до Канады! Я знал много счастья, я испытал любовьженщин, я познал власть денег, но всё это — пыль по сравнению с... этим! Этому Богу я посвящу всю свою жизнь! Если вы, конечно, захотите оставить мне её!

— Да, я узнал вас, "бабушка". Я вам ещё предлагал место в истории.

— Гарри! На два слова, Гарри! — Ты знаешь, мне хорошо и здесь. — Но Гарри, ты же не собираешься просидеть весь сеанс под стойкой? — Билли, сеанса не будет. — Будет, Гарри, будет! Искусство не горит! — Да?! — Да!!! — Правда?! — Ну! — Ты знаешь, я так рад! Билли, я просто счастлив! Ты же знаешь, как я люблю синематограф! — Знаю, дружище, знаю! Идём! Поговорим о том, как ты его любишь!

Далека дорога твоя…

Два билета на дневной сеанс — для меня… хм… и моей скво.

— Ну зачем ты вышла за меня замуж?! — Я не знала, что ты такой болван! — Знала!.. Знала! Знала!!!

Где мой бифштекс!?

— Кого провожаете? — О, это великий человек! — Чем же он велик? — Он первый познакомил нас с синематографом. — В таком случае, я второй. Меня зовут Секонд. Вы — владелец этого салуна, не так ли? — Да—а—а... — У меня к вам небольшое дельце.

— Я приехал не убивать… — Тогда убьют вас.

Я знал много счастья, я испытал любовьженщин, я познал властьденег, но всё это пыль по сравнению с этим…

— Сдаётся мне, Форт Нокс выкинул белый флаг?

— Мне ничего не нужно. — Когда я вижу перед собой человека, которому ничего не нужно, я понимаю, что ему нужно всё!

Джентльмены, скажите, а поезд уже ушёл?

А вот за что я… люблюковбоя… так это за то, что есть у него… и есть у меня! У меня всё есть! И имел в виду я ваш синематограф!

— Извините, у кого есть белая простыня? — Билли, сдаётся мне, твой друг хочет обидеть нас… — Джентльмены! У меня есть белая простыня. У меня есть даже две белые простыни. И обе они Ваши.

— Прошу прощения, мисс. Сэр, там вас спрашивает какая—то бабушка. — Меня? — Да, вас. Она боится перейти улицу. И говорит, что помочь можете ей только вы. — Любимая... я сейчас вернусь. Билли! Заряжай.

— Искусство, Кончита, требует жертв!

— Если он дотронется до неё пальцем, я перегрызу ему глотку. — Я буду участвовать.

— Как на тропу войны, так не мал, а как на фильму… — Стыдись, Белое Перо! Ты ещё не отпраздновал свою шестнадцатую весну.

— Ну, впрочем, вернёмся к делу. Вам размеры уже известны? — Да—да—да. — Ну, покажите. — Будьте любезны, в центре я попросил бы вас прорезать мне окошечко. — Угу... Это, наверное, презабавно — из того мира взглянуть на этот! — А... А вот с обратной стороны... Дверь. Чтобы можно было войти и, когда надо — выйти. — Первый раз вижу, чтобы покойника готовили к такой активной загробной жизни!

Отдохнём, джентльмены!

Джентльмены, у вас совсем плохо с чувством юмора! Это шутка была!

— Гарри! Умираю от жажды! Хэлло! — Давненько я тебя не видел, Денли... Прошу! — Да… Что такое? — Вода. — Что?! — Ты сказал, что умираешь от жажды — я дал тебе воду. — Ах ты скунс вонючий! Я целый месяц торчу на своём ранчо без капли виски! А ты подсовываешь мне воду? Ублюдок несчастный! Койот, и сын койота! — Денли, так ты у меня спрашивал воду или... — Виски, чёрт побери, виски! Когда я спрашивал у тебя что—нибудь другое? А? — Давай, Денли, давай!

— Вы что—то сказали? Ммм? Значит, вам нечего мне сказать? Настоящему мужчине всегда есть что сказать. Если, конечно, он — настоящий мужчина.

— Почему вы не стреляете, чёрт вас возьми? — Это вы мне? — Вам, вам! — Вы что, собрались в наши края без оружия? — Я приехал не убивать. — Тогда убьют вас!

Женщина — тоже зритель!

Шли бы вы, бабуся… через улицу в другом месте!

— Не понимаю, как вы можете читать в такую минуту? — Да—да, неужели вам не страшно? — Когда у человека есть цель в жизни, смерть ему не страшна.

Отец мой, остановитесь! Мы пришли сюда не за этим!

Не надо, Джек. Будущее нас рассудит. В дорогу! Наш зритель ждет нас!

— Внимание! Перед вами — прибытие поезда... — Похоже, на этой станции не остановится... — Подавит всех… — ...на вокзал Ла—Сьота в Париже. Прекратите пальбу! Что вы де... Куда вы бежите? Друзья мои! Это совсем не страшно! Куда вы? Это совсем не страшно. Диана, совсем не страшно!

Томсон, что за манера входить в зал после третьего выстрела!

— А вот с обратной стороны... Дверь. Чтобы можно было войти и, когда надо — выйти. — Первый раз вижу, чтобы покойника готовили к такой активной загробной жизни!

— Я отравлен синематографом... Фильмы заменили мне всё. И я иногда с ужасом чувствую, что они мне становятся дороже денег! Я прошу, отец мой, совета. Я разрываюсь надвое! — Сын мой! Внимай голосу сердца своего. — А—а!.. — Ибо Господь говорит с тобой через него! — Отец мой, тогда я просто разорюсь! — Сын мой, слушайся голоса разума своего. Ибо Господь наградил тебя им, чтобы ты мог услышать его! — Что, значит — прогнать Фёста? А синематограф? Неужели я больше никогда его не увижу? — Неужели ты думаешь, что за твои жалкие десять долларов Господь будет терпеть твои колебания?

Сэр! Это был мой бифштекс!

— О, для меня это, скорее, священное писание. — Готовитесь к лучшей жизни? — И вам того же желаю. — Я не тороплюсь. И вас не тороплю. — Аккуратнее… Это всемирная история синематографа. — Признаться, грамматика не моя стихия. Но даже я могу разобрать, что многие страницы здесь пусты… — Так это место для истории, сэр. Дерзните, и быть может, ваше имя впишут в эти страницы. Они ждут своих героев. — Забавные вещи вы говорите, сэр. Послушать бы вас в другой раз… — Джек, распишись, что ты взял у нас пятьдесят тысяч. — Сорок, Энди, сорок. Считать—то я умею…

Я думаю, что если философ мог стать гробовщиком, то почему бы гробовщику не стать критиком?

— Десять против одного, сэр, что вы двумя руками держитесь за Библию.

— Я отравлен синематографом... Фильмы заменили мне всё. И я иногда с ужасом чувствую что они мне становятся дороже денег!

— Что они несут? — Похоже на гильотину. — После сэра Чарльза Дарвина я готов от них ожидать электрического стула...

— Неужели ты думаешь, что за твои жалкие десять долларов Господь будет терпеть твои колебания?

Пэпи! То, что мы сейчас с тобой увидим, — так лучше б мы с тобой не видели!

— Извините! У кого есть белая простыня? Я бы мог... — Билли! Сдаётся мне, твой друг хочет обидеть нас?

Я думаю так, Пэпи: если женщина что—то просит, ей надо непременно дать. Иначе она возьмёт это сама.

— Пошёл вон, отец мой! — Ты ещё пожалеешь, дочь моя!

— Искусство... нельзя уничтожить!

— О—о... Цветы... Мне? О—о—ох, тысяча чертей! — Мисс Диана, что с вами? — О, Джонни! Ты — первый человек в моей жизни, который подарил мне цветы! Теперь моё сердце навек принадлежит вам...

— Эх, хотя бы один патрон! Уж я бы не промахнулся в эту раскрашенную обезьяну. — Я прощаю бледнолицему его слова. Он мог не слышать о сэре Чарльзе Дарвине и не знать, что обезьяна — наш общий предок.

— Я думаю так, Пеппи: если женщина что—то просит, то ей надо непременно дать! Иначе она возьмёт сама!

— Господин пастор, синематограф — это лекарство для страждущих. — И опиум для народа!

Запомните, джентльмены, эту страну погубит коррупция!!!

— О, какая ножка!.. (удар) М—м, какая нога!!!

— Чёртова баба! Теперь нам крышка. — Хью, как можно так отзываться о даме? Сейчас я её шлепну… Хм, не поднимается рука на женщину!

— Этот дерьмовый синематограф превратил вас в трусливых мулов! — Я не ослышался, сэр? Вы сказали «дерьмовый синематограф»? — Да, да! «Дерьмовый синематограф» и «трусливые мулы»! — Мулов я Вам прощаю. Но только мулов.

— Когда у человека есть цель в жизни, смерть ему не страшна.

— Это серьёзно, Билли! Это восемьдесят! — Вчера это стоило пятьдесят! — Инфляция!

— Хотел бы я знать, что за штуку они сюда тащат. — Похоже на гильотину. — После сэра Чарльза Дарвина я от них могу ожидать электрического стула.

— Миссис Паркер, и не забудьте: десять капель перед стрельбой! Перед! Нет, вы меня поняли? — Да пошёл ты!

Джентльмены, моя лошадь занимала очередь с утра.

— Исчадие разврата и порока! Вот что такое синематограф!

Если женщина что—то просит, надо ей это обязательно дать. Иначе она возьмет это сама.

— Вот так мы отдыхаем, Джонни. А душе хочется чего—то другого... — Билли... — Светлого, большого... — Что ты сказал? Светлого, большого? — Да. — Так ведь за этим я сюда пришёл! У тебя есть белая простыня? — Джонни, Джонни... — Да нет, ты меня неправильно понял!

— Уверен, что вы понимаете, что эти восторги хороши, особенно... когда они обращены в звонкую монету! Я думаю, тридцать процентов будет в самый раз. Понимаю — цифра не для делового человека. Что вы скажете о сорока процентах? — Э—э... — Хорошо! Пятьдесят! Но это уже грабёж… — Мне ничего не нужно. — Когда я вижу перед собой человека, которому ничего не нужно, я понимаю, что ему нужно всё! Э—э, я в вас ошибся. Крепкий орешек! Я слушаю ваши условия.

Хо—тим филь—му! Хо—тим филь—му!