Фаина Раневская

ПиОнЭры, возьмитесь за руки и идите в жопу!

Какой печальный город. Невыносимо красивый и такой печальный с тяжело—болезнетворным климатом.

Семья заменяет всё. Поэтому, прежде чем её завести, стоит подумать, что тебе важнее: всё или семья.

Сейчас, когда человек стесняется сказать, что ему не хочется умирать, он говорит так: очень хочется выжить, чтобы посмотреть, что будет потом. Как будто если бы не это, он немедленно был бы готов лечь в гроб.

Актёрыиграли так плохо, особенно Дездемона, что когда Отелло душил её, то публика очень долго аплодировала.

Одиночество как состояние не поддается лечению.

Эпикур говорил — хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался.

Теперь, в старости я поняла, что «играть» ничего не надо.

Настоящий мужчина — это мужчина, который точно помнит день рождения женщины и никогда не знает, сколько ей лет. Мужчина, который никогда не помнит дня рождения женщины, но точно знает, сколько ей лет — это её муж.

Поняла, в чём моё несчастье: скорее поэт, доморощенный философ, «бытовая» дура — не лажу с бытом! Деньги мешают и когда их нет, и когда они есть. Вещи покупаю, чтобы их дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я.

У неё не лицо, а копыто.

Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и склочницы, и негодяйки, а к старости надо добреть с утра до вечера!

Многие жалуются на свою внешность, и никто — на мозги.

Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год… Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник — домашний клозет.

Если бы я часто смотрела в глаза Джоконде, я бы сошла с ума: она обо мне знает всё, а я о ней ничего.

Воспоминания — это богатства старости.

Я как стараяпальма на вокзале — никому не нужна, а выбросить жалко.

Ничто так не даёт понять и ощутить своего одиночества, как когда некому рассказать сон.

Если человек умный и честный — то беспартийный. Если умный и партийный — то нечестный. Если честный и партийный — то дурак.

После спектакля, в котором я играю, я не могу ночью уснуть от волнения. Но если я долго не играю, то совсем перестаю спать.

Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула.

Питаться в одиночку так же противоестественно, как срать вдвоём!

Люди сами себе устраивают проблемы — никто не заставляет их выбирать скучные профессии, жениться не на тех людях или покупать неудобные туфли.

Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо… И в театре тоже. Кладбище несыгранных ролей. Все мои лучшие роли сыграли мужчины.

В Москве можно выйти на улицу одетой как Бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение — это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» — ибо в бедность никто не верит.

Говорят, любовь приходит с молоком матери. У меня любовь пришла со «слезамиматери».

Главное в том, чтоб себя сдерживать — или я, или кто—то другой так решил, но это истина. С упоением била бы морды всем халтурщикам, а терплю. Терплю невежество, терплю враньё, терплю убогое существование полунищенки, терплю и буду терпеть до конца дней. Терплю даже Завадского.

Этим ограничивается моя слава — «улицей» — а начальство не признаёт. Всё, как полагается в таких случаях.

В силу ряда причин я не могу сейчас ответить вам словами, какие употребляете вы. Но я искренне надеюсь, что когда вы вернётесь домой, ваша мать выскочит из подворотни и как следует вас искусает.

Когда я начинаю писать мемуары, дальше фразы: «Я родилась в семьебедного нефтепромышленника…», — у меня ничего не получается.

Получаю письма: «Помогите стать актёром». Отвечаю: «Бог поможет!»

Сейчас все считают, что могут быть артистами только потому, что у них есть голосовые связки.

Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой «славе» гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит оттого, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, а в действительности всё наоборот.

Ничего кроме отчаянья от невозможности что—либо изменить в моей судьбе.

Ну и лица мне попадаются, не лица, а личное оскорбление!

Старость — это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.

Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи.

Как бы растолковать бездарю: никто к вам не придёт, потому что от вас нечего взять. Понятна вам мысль моя неглубокая?

Кто бы знал моё одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной…

Похоже, что Бог любит страдальцев. Вы когда—нибудь видели счастливого гения? Нет, каждого трепала жизнь, как травинку на ветру. Счастье — понятие для средних во всех отношениях граждан, и справедливости тут нет никакой.

Эта дама уже столько веков восхищает человечество, что может уже сама выбирать, на кого ей производить впечатление. (На высказанное мнение «На меня Сикстинская Мадонна впечатления не производит».)

У меня хватило ума прожить жизнь глупо.

Погода ваша меня огорчила, у нашей планеты явный климакс, поскольку планета — дама!

Сегодняшний театр — торговая точка. Контора спектаклей… Это не театр, а дачный сортир. Так тошно кончать свою жизнь в сортире.

Мне всегда было непонятно: люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства.

Сегодняшняя молодежь ужасная. Но еще ужаснее то, что мы не принадлежим к ней.

Мысли тянутся к началу жизни — значит, жизнь подходит к концу.

Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно.

Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.

Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я всё живу. Бирман — и та умерла, а уж от неё я этого никак не ожидала.

Говорят, что герой не тот, кто побеждает, а тот, кто смог остаться один. Я выстояла, даже оставаясь среди зверей, чтобы доиграть до конца. Зритель ни в чем не виновен. Меня боятся…

Я себя чувствую, но плохо.

Орфографические ошибки в письме — как клоп на манишке.

Если бы я вела дневник, я бы каждый день записывала одну фразу: «Какая смертная тоска», и всё. Я бы ещё записала, что театр стал моей богадельней, а я ещё могла бы что—то сделать.

Он умрёт от расширения фантазии. (О Юрии Завадском)

Одиночество — это когда дома есть телефон, а звонит только будильник.

Мне осталось жить всего сорок пять минут. Когда же мне всё—таки дадут интересную роль?

Я сегодняиграла очень плохо. Огорчилась перед спектаклем и не могла играть: мне сказали, что вымыли сцену для меня. Думали порадовать, а я расстроена, потому что сцена должна быть чистой на каждом спектакле.

Я — выкидыш Станиславского.

Боже мой, несчастная страна, где человек не может распорядиться своей жопой.

Нет болезни мучительнее тоски.

Когда мне не дают роли, чувствую себя пианисткой, которой отрубили руки.

Я вас ненавижу. Куда бы я ни пришла, все оглядываются и говорят: «Смотри, это «Муля, не нервируй меня» идёт» (Из разговора с Агнией Барто.)

Старость — это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на анализы.

Чтобы получить признание — надо, даже необходимо, умереть.

Для меня каждый спектакль мой — очередная репетиция. Может быть поэтому я не умею играть одинаково. Иногда репетирую хуже, иногда лучше, но хорошо — никогда.

Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести. У них у всех друзья такие же, как они сами, — контактны, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как я завидую им — безмозглым!

Угнетает гадость в людях, в себе самой — люди бегают, носятся, скупают, закупают, магазины пусты — слух о денежной реформе — замучалась долгами, нищетой, хожу как оборванка «Народная артистка». К счастью, мне очень мало надо.

Моё богатство, очевидно, в том, что мне оно не нужно.

Тошно от театра. Дачный сортир. Обидно кончать свою жизнь в сортире.

Запомни на всю жизнь — надо быть такой гордой, чтобы быть выше самолюбия.

Мне иногда кажется, что я ещё живу только потому, что очень хочу жить. За 53 года выработалась привычка жить на свете. Сердцеработает вяло и всё время делает попытки перестать мне служить, но я ему приказываю: «Бейся, окаянное, и не смей останавливаться».

Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!

Главное — живой жизнью жить, а не по закоулкам памяти шарить.

Для актрисы не существует никаких неудобств, если это нужно для роли.

— Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла мужу — потому что у меня его никогда не было. — Так что же, значит, у вас совсем нет никаких недостатков? — В общем, нет. Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко привираю…

Для меня всегда было загадкой — как великие актёры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать, бездари: никто к вам не придёт, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?

85 лет при диабете — не сахар.

Я не умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться.

Ребёнка с первого классашколы надо учить наукеодиночества.

И что только ни делает с человекомприрода! И это всё без наркоза!

Стараюсь припомнить, встречала ли в кино за 26 лет человекообразных?

Пионеры, идите в жопу!

— Почему женщины так много времени и средств уделяют своему внешнему виду, а не развитию интеллекта? — Потому что слепыхмужчин гораздо меньше, чем умных.

Эти новаторы погубили русский театр. С приходом режиссуры кончились великие актеры, поэтому режиссуру я ненавижу (кроме Таирова). Они показывают себя.

Никто, кроме мёртвых вождей, не хочет терпеть праздноболтающихся моих грудей.

Как ошибочно мнение о том, что нет незаменимых актёров.

Чтобы мы видели, сколько мы переедаем, наш живот расположен на той же стороне, что и глаза.

В театр хожу, как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие, ни одного честного слова, ни одного честногоглаза! Карьеризм, подлость, алчные старухи!

Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать, а паспорт лишь напоминает, что ты можешь жить, как восемнадцатилетняя.

Похороны — спектакль для любопытствующих обывателей.

Я не верю в духов, но боюсь их.

Ночью болит всё, а больше всего совесть.

Нас приучили к одноклеточным словам, куцым мыслям, играй после этого Островского!

Успех — единственный непростительный грех по отношению к своему близкому.

Цинизм. Ненавижу за его общедоступность.

Знаете, когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.

Самое страшное, это когда человек уже принадлежит не себе, а своему распаду.

Книгу писала 3 года, прочитав, порвала. Книги должны писать писатели, мыслители или же сплетники.

Шкаф Любови Петровны Орловой так забит нарядами, что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать!